Квантовый реализм: «Ундина»

Никак не ожидал, что мне понравится. Не ожидал, прежде всего, потому, что не люблю тот вид балета, который называют «контемпорари данс». (Терпеть не могу засорение русского языка непереведенными словами из других языков, но в этом случае терплю, потому что называть это словами «современный балет» как-то нехорошо, неверно. Современный балет – это вообще все, что сегодня существует в мире балета, в то время как «контемпорари данс» – это вполне определенное направление.)

Итак: «Ундина», балет в трех действиях на музыку Ханса Вернера Хенце, либретто и хореография  Вячеслава Самодурова, постановка «Большого театра» 2016 года.

Поделюсь несколькими ассоциациями, которые он у меня вызвал.

Более полувека тому назад были модными два направления в изобразительном искусстве – оп-арт и кинематик-арт: оптическое и кинематическое искусство. «Оптическое» опиралось на мастерство создания разного рода зрительных иллюзий,  «кинематическое» искусство строилось на движении отдельных частей объекта или произведения в целом. И то и другое направление стремились формировать эмоции зрителя путем сочетания линий, фигур и пятен, их ритмических повторений и т.д. – эдакая магия беспредметного мира, шаманство.

Музыке легко «быть беспредметной» – это ее природа. Изобразительное искусство пришло к абстракции – как действенному методу – после многих и многих столетий собственного развития. Сказанное не означает, что беспредметное искусство есть высшая форма эволюционного развития живописи и графики – вовсе нет. Просто человечеству этот метод понадобился и получил признание тогда, когда это оказалось зачем-то нужно.

Другим видам искусства развить «беспредметное» направление сложнее. Впрочем, и вопрос не стоит о том, что это развивать надо. Дело не в потребности что-то развивать, а в потребности одних людей каким-то образом произвести в других людях некую гамму ощущений, эмоций. Драматический театр, например, или кинематограф – слишком социальны, даже политизированы, чтобы стремиться в беспредметность: так уж сложилась их судьба. («Важнейшим из искусств…» – и т.д.) К тому же их инструментарий, их язык слишком брутален и предметен. Он допускает какую-то степень абстракции, но не столь мощную, как цвет, линия или звук.

А вот балет…

Балет синтезирует пластику тела с музыкой. Балет стремился рассказать некую историю языком тела – в сопровождении, под аккомпанемент музыки. Классический балет выработал свой язык, которым можно именно рассказывать разные, вполне предметные истории, передавать сложные эмоции, выстраивать миры запутанных отношений между людьми, между людьми и сказочными персонажами и т.д. И неважно – кто герои и героини: принцы, эльфы, вилиссы, сильфиды. Созданный мир всегда антропоморфен, человекоподобен и – предметен.

О беспредметном балете я и думаю в связи с «Ундиной» в хореографии Самодурова. Я его так и воспринял – как оп-арт, как кинематик-арт, как беспредметное аудиовизуальное действо. И мне понравилось.

Я понимаю трудности людей, пытающихся «опредметить» каждую сцену, дать ей литературное, сюжетное описание.  Такой подход бесперспективен и будет разрушать все те эмоциональные всплески, которые зрелище и музыка порождают. Литературного нарратива не получится, а эмоциональный нарратив – не выстроится. При том, что именно он и есть результат, оправдывающий существование балета.

Я осознанно оградил себя от чтения рецензий, мнений и даже кратких высказываний об этом спектакле. Я хотел оказаться на нем «чистым листом» и воспринять все, что произойдет в состоянии полной внутренней свободы. Во многом мне это удалось, и я хочу теперь рассказать о тех ассоциативных образах, в которые я погрузился в ходе спектакля. Не сходу, не с самого начала, но довольно быстро.

Я увидел квантовый мир – мир частиц и квазичастиц, обретающих  то в кристалле с упорядоченной структурой, то в бесструктурном пространстве. Они находятся в непрестанном движении, они взаимодействуют – друг с другом, и кристаллической решеткой, и с пространством, и со временем. Они вовлечены в непрерывный танец, танец Шивы, который есть реальность, но это квантовая реальность, в которой  нет точной пространственной локализации, когда каждый сгусток энергии вибрирует, пребывая в размытой некой области, передавая свою энергию другим и беря энергию от других… Я увидел как распространяются волны в кристалле и в пространстве, я увидел переходы между разными состояниями в двух- и трехуровневых системах… Я увидел волну возбуждения и формирование синергетических, кооперативных эффектов, возникновение синхронизации, рождение порядка из беспорядка, рождение жизни. Волна… (Ундина – unde (лат.), – волна.)

Мое сознание, мой образный мир вот так «опредметил» увиденное. (Не думаю, что у Вячелава Самодурова в голове было нечто подобное.) Но я мог бы «опредметить» и иначе: это могли быть сперматозоиды и яйцеклетки, колхозники на партсобрании с бурным обсуждением персонального дела, шахтеры на демонстрации, «политологи и эксперты» на ток-шоу  – да что угодно… Рациональный ум требует какого-нибудь опредмечивания, он заглушает чистый голос эмоции, невыразимой словами, ему нужна «программа» – даже в музыке ему требуется «программа». С этим надо считаться: ум не может работать иначе. Но, считаясь с этим, не надо всегда оставаться во власти чистой рациональности. Рациональность, в конечном счете, может производить только одну операцию: сравнение. Но не всегда при этом сообщает – по каким критериям идет это сравнение. Она выдает сразу конечный результат: «то», а не «это».

А музыка генерирует эмоцию…

Хороша ли музыка Хенце? На мой взгляд – да. Она, говоря языком генштаба, «решает поставленную задачу»: это музыка для спектакля с определенным образом выстроенным эмоциональным нарративом. И – все. «Великая» ли это музыка? – Конечно, нет. Сочинение «великой», подлинно авторской музыки завершилось во второй половине прошлого века. Великих композиторов больше нет. А хорошие – есть. Они способны решить задачу и написать музыку к кино, к спектаклю, к балету… И «просто так» – тоже могут. Будет ли эта музыка «вторичной»? Услышим ли мы в ней, как у Хенце (особенно в третьем акте – в нем самая выразительная, пожалуй, музыка) то Стравинского, то Шостаковича? – Да, скорее всего, – услышим. И можем посчитать ее вторичной. А можем попробовать рассматривать созданный продукт в комплексе: либретто-хореография-сценография-костюмы-свет-звук. И давать оценку (мы же не можем не дать оценку – такова наша природа и этого мы ждем друг от друга) произведению в целом. И тогда вопрос о «вторичности» как-то сгладится. Не исчезнет, но не будет столь убийственно острым. И про работу Хенце в этом спектакле мы скажем: хорошая работа. А про работу какого(ой)-нибудь Л.А. в спектакле… Ну, – «в каком-то спектакле», – скажем: это плохо, бездарно и вообще уже не «вторично», а плагиат.

Вот такая уж у нашего времени шкала сравнений.

Про оркестр. Я восхищен! Это была невероятно сложная работа, выполненная с несомненным блеском и талантом. Я был на спектакле в день, когда дирижировал Павел Сорокин. Но дирижером-постановщиком был Павел Клиничев. Так что, браво обоим!

Про артистов балета. Вот уж кому можно петь дифирамбы, ничем себя не сдерживая! Потрясающие, сказочные артисты, которым подвластно абсолютно все! Их мастерство находится на высочайшем уровне, им нет равным в мире! Да, конечно, у любителей классического балета, знающих – насколько сложен и объемен язык классического танца, – возникают, мягко, говоря, вопросы. И оценки типа: это «фитнес», а не балет, физзарядка под пианино. Повторю: я тоже любитель классического танца. Язык классического танца может рассказать многое, очень много. И в мире эмоций – он остается, быть может, самым полноценным, многозвучным инструментом среди всех иных пластических инструментов и языков. Я тоже ко многим произведениям в сфере «контемпорари данс» отношусь, даже не как гимнастике и акробатике, а гораздо хуже. Скажу резче: в большинстве виденных мною «современных балетах» зрелище было убогим, эмоционально примитивным, порой – просто оскорбительным для эстетически развитого человека. В «контемпорари данс» царят бездари и проходимцы – как и в абстрактной живописи, кстати сказать. При всем при том, что там есть и были, скажем, Кандинский или Ротко. Хорошо, что они были – решили дельцы от «современного» (оно же – «актуальное» или «концептуальное») искусства, – они подняли для нас цены, а теперь рынок – наш, и бабки с него собирать будем мы…

Но то, что сделал в «Ундине» Самодуров, – иное. Я ощутил гармонию музыки и танца, я погрузился в мир сложных чувств и эмоций. Самодуров говорил со мной на новом, ранее мне незнакомо языке, но я его сходу понял: это говорит о многом. Мне даже кажется, что произошло нечто большее, нежели просто новая постановка. Быть может, это этапный – в развитии хореографии – спектакль: рождение нового языка. И мне не показались нарочито и неумно выдуманными предложенные Самодуровым  движения, позы, поддержки, композиции, хотя в других случаях (не хочу называть конкретным имена и названия спектаклей) ощущения именно такие. Признаюсь, однако: порой бывало тревожно за последствия для тела, для физического состояния артиста, которому приходится в таком темпе выделывать столь сложные – и противоестественные, с точки зрения «классики», – движения. Так ведь и повредить что-нибудь недолго: тело артиста классического танца выучено для исполнения иных движений и иной их последовательности. Но величие классической школы в том, что они могут абсолютно все.

Завершились премьерные спектакли. Останется ли «Ундина» в репертуаре Большого театра надолго? Не знаю… Не уверен. У Большого театра в принципе отсутствует такой важный рычаг, фактор влияния, как посещаемость: ему на вечные времена обеспечен поток паломников, как к священному месту. Так что «мнение публики» можно и не принимать в расчет. На него можно ссылаться или не ссылаться при обсуждении финансовых планов и при взаимодействии с попечителями, – но не более того. При формировании репертуарной политики публика и ее пожелания роли не играют. А у заботы о «культуре вообще» просто нет субъекта, который мыслил бы подобными категориями. Есть, однако, субъекты, вполне рационально мыслящие финансово-экономическими категориями. Если этот спектакль можно продать и «прокатать» по миру, то он еще поживет. Если нет – останется в записи как учебный материал и как семейный архив участников «проекта». Ну и балетоманов – но их немного.

30.06.16